Ко мне часто приходят люди, которым трудно выйти из замкнутого колеса самообвинения-самонаказания-самоповреждения, существующего в их сознании, казалось бы, иррационально. Но это лишь на первый взгляд, а дальше появляется история раннего пережитого опыта насилия от близких и самых значимых людей, начинающаяся от постоянных придирок, недовольств и обвинений и простирающаяся до физического и сексуального насилия. У ребенка в силу неразвитости фильтров к поступающей из вне информации отсутствует критическое мышление и всё, всё, что с ним происходит он воспринимает, как результат своего влияния. Дождь пошел, потому что не хочу идти в детский сад, родители ссорятся из-за меня, грустная мама тоже из-за меня, если меня ругают и я для них плохой, значит так и есть. Представьте, что в такой обстановке ребенок живет бОльшую часть своего детства, природой предназначенного для любви, развития, создания безопасной привязанности и доверия к миру.
И вот так по чуть-чуть, почти незаметно формируется накопительное (и потому одно из самых тяжелых) посттравматическое стрессовое расстройство (ПТСР), так формируется внутренний садист, который обязательно будет продолжать уже усвоенное от других поведение – уничтожать самого себя или искать для этого безопасную жертву. Этот паттерн становится наследственной чертой и тот, кто примет решение остановить это на себе, испытает двойной натиск – с одной стороны желание внутреннего зверя предъявить всё то, что пережил сам ребенок, с другой — моральные, этические или духовные требования не причинить ущерба тем, кого любим. Именно отсюда рождается осознанная потребность в прощении, чтобы отпустить прошлое и преобразиться. Потребность перестать пить яд самому в надежде, что от него умрут другие.
К этому крайне непростому решению ведут круги ада по стадиям проживания потери – отрицание, торг, злость, горевание и принятие. Потери надежды на то, что кто-то признает свою вину, компенсирует признанием и любовью нанесенный урон, как-то исправит это замысловатое искажение отношений между ребенком и теми, кому поручено его любить. И только когда появляется жгучее в своей боли понимание, что никто не придет, ничего не признает и в лучшем случае промолчит, а в обычном варианте оправдает себя ситуацией, молодостью, плохостью ребенка, опять же, то появляется выбор: или продолжать падать спиной назад в эту пропасть или уйти в сторону, создавая новую историю про себя самого.
Прощение – это выбор перерасти свою боль, причиненную травматичным опытом. Это решение отпустить ярость, страх, желание отомстить. Но это не воссоединение с обидчиком, не нивелирование последствий, не разрешение вернуться в отношения, не поиск оправданий и не попытка избавить кого-то от ответственности. Это больше прощание с тем, что уже никогда не изменить, чтобы иметь возможность жить по-другому дальше.
Как подойти к этому решению о прощении? Как выйти из замкнутости, создаваемой внутри агрессии, которой так много и для себя самого и своих близких?
В прощении много бессилия от того, что ничего нельзя изменить, как и не получится убедить в своей правоте, не испытать торжество обиженного в момент свершения справедливости. В прощении есть только освобождение больше всего этого не иметь и не желать.
